На научно-практической конференции Сколтеха «Фронтиры прогресса» ректор института Александр Кулешов поделился жестким анализом проблем и вызовов, с которыми сталкивается отечественная научно-образовательная система.
Почему российская наука теряет международные позиции
Глобальная ситуация для российской науки в сфере международного сотрудничества достаточно сложная. Если говорить о цифрах, то по открытым данным видно, что количество российских публикаций в Web of Science за последние пять лет упало вдвое. Причем обратите внимание: спад начался еще в 2017 году. Это не связано с СВО — СВО не улучшила ситуацию, но и драматизировать ее не стоит.
Проблемы, конечно, есть. Например, Nature официально отказал нам в публикациях с аффилиацией: нам прислали соответствующее письмо. Представим, что ученые сделали работу высочайшего уровня. Если у одного из соавторов в аффилиации указан Сколтех — американцы отказываются сотрудничать или вообще не берут материал. Но если мы в той же работе укажем в качестве автора «независимого эксперта» — никаких проблем не будет.
Конечно, сейчас ситуация в российской науке лучше, чем 20 лет назад — несомненно, прогресс есть. Но сказать что-то однозначно позитивное сложно. Например, у нас была абсолютно первоклассная математическая школа. А если вы сейчас спросите у западных математиков: «Что известно о российских ученых?» — все ответят одно: «Перельман». Последний из могикан. И за 25 лет — пустота.
Понимаете, в чем самая большая беда? Не в том, что люди уехали или остались, а в том, что разрушается среда. Я всегда привожу пример: где бы ни родился гениальный ученый, он все равно работал бы в США. Потому что талант стремится туда, где может раскрыться полностью.
Вот Овечкин — он где играет? За «Динамо»? Нет, в Штатах. Потому что суперталанту нужна суперсреда. Иначе никак. Проблема не в том, что «Динамо» не может ему платить, а в том, что ему нужна лига, соответствующая его уровню.
У нас такая среда была — в 60-е годы советская математика была первой-второй в мире. Сейчас это утрачено. Причем резко. И боюсь, что в обозримом будущем восстановить ее не получится.
Оборудование, финансирование, а главное — среда: три кита научного прорыва
Важно все — и финансирование научных исследований, и комплекс условий для «игры в Суперлиге». Если ты экспериментатор — какой бы ты ни был талантливый, сколько бы тебе ни платили — без оборудования ты вряд ли добьешься выдающихся успехов.
Математикам и айтишникам проще — им кроме компьютера и зубной щетки ничего не надо. Но наука на 90% состоит из «железа». Даже в ИИ есть серьезная аппаратная составляющая.
Однако финансирование — это необходимое, но недостаточное условие. Ученые — люди скромные по своей природе. Никто не гонится за миллионами. Нужно оборудование, нужно финансирование, но прежде всего — среда. Без среды остальные два компонента умножаются на ноль.
Если тебе некому рассказать о своих результатах так, чтобы тебя понимали — ты не будешь работать. Это психология. Я должен понимать свой уровень и хочу, чтобы другие его понимали. Это критически важно.
Как Сколтех балансирует между фундаментальной наукой и коммерциализацией
Оптимальное соотношение между фундаментальной наукой и коммерциализацией разработок — один из ключевых вопросов, который мы постоянно обсуждаем. Четкой границы здесь нет — она гибкая, зависит от контекста.
Возьмем пример: у нас есть центр, который полностью ориентирован на технологии. Когда они приносят мне статью, я говорю: «Слушай, ты пишешь не для Сколтеха, а для своего CV. Помни, твое дело — заниматься технологиями, зарабатывать деньги».
Но граница действительно подвижна. Вот пример: у нас есть центр, который создает критически важные для страны материалы. И одновременно — это большая наука с публикациями в Nature и Science. Такие симбиозы возможны.
Приведу другой пример: год назад мы передали МТС разработанные нами станции 4G/5G. Сейчас они запущены в 37 регионах, производятся на заводе «Аквариус». Это сугубо прикладной проект без прямого участия фундаментальной науки — но с очень серьезной инженерной проработкой, которую мы довели до промышленной реализации.
Хотя, если разобраться, и здесь есть научная составляющая. Например, в системе реализованы полярные коды, а это требует серьезных математических наработок. Так что граница между наукой и инженерией действительно очень подвижна.
Наша принципиальная позиция в Сколтехе: мы идем от идеи до массового производства. Нельзя остановиться на полпути: сделали прототип, а дальше сами разбирайтесь. К сожалению, у многих академических структур сложилась репутация: «Ну да, они что-то делают, но это невозможно применить в реальной жизни». Профессор показывает промышленнику разработку: «Нравится?» — «Нравится». — «Будете использовать?» — «Конечно, нет». Вот этот разрыв мы и стремимся преодолеть — наша цель доводить разработки до реального применения.
Технологии незаметно входят в повседневную жизнь
Еще 12 лет назад искусственного интеллекта в быту практически не существовало. А сегодня мы спокойно платим улыбкой, разговариваем с голосовыми помощниками, проходим в метро по лицу — и кажется, будто так было всегда. Но нет, это прорыв последнего десятилетия.
На мой взгляд, в этом и состоит парадокс научного прогресса: человечество не всегда осознает момент перехода в новую эпоху. Сейчас мы живем в одном из них — эпоха ИИ меняет все. Уверен, через 5−6 лет рынок труда преобразится кардинально.
Один из наглядных примеров — профессия программиста в ее традиционном виде. В скором времени она станет редкостью. Останутся только архитекторы и менеджеры — те, кто ставит задачи ИИ. Но как стать таким специалистом, если не прошел все ступени? Ведь скоро GPT будет писать код по твоему описанию, а миллионы рядовых разработчиков окажутся не у дел.
Технологии Сколтеха — это не только про «железо» и патенты. Это про то, как незаметно меняется сама жизнь. И самое важное — мы только в начале пути.
Как российским университетам не просто догонять, а задавать мировые тренды
Сама постановка вопроса немного некорректна. Представьте, что вы поднимаете с пола тяжелую цепь. Университеты — даже вместе с академическими институтами — это всего лишь одно звено в этой огромной цепи. А начинаться все должно с младших классов школы и продолжаться до самого последнего гвоздя на могиле ученого.
В советское время это прекрасно понимали. Нужно было выстраивать систему целиком — от школы до финальных ступеней научной карьеры. Лично я в 13 лет уже точно знал, чем буду заниматься. Конечно, в итоге все сложилось не совсем так, но важно другое: у меня была четкая траектория. Если этого нет с самого начала — вряд ли что-то получится.
Работать только с университетами — этого недостаточно. Нужна полная цепочка, системная и рассчитанная на десятилетия.
В чем сила Китая: у них есть программа «Тысяча талантов». По факту по ней вернулись не тысяча, а десять тысяч китайских ученых, работавших в Штатах. И это программа на века. А у нас горизонт планирования — 2−3 года. Кто думает о том, что будет через 50 лет?
Президент, возможно, мыслит глобально, но он не может думать за всех. Нужна масса людей, которые смотрят дальше своего ближайшего будущего.
Вот пример: в советской военно-промышленной комиссии было всего 80 человек. Они управляли гигантской оборонной системой СССР. А сегодняшняя российская — это лишь 10% от той мощи. Почему? Потому что там сидели люди по 20−30 лет. Они понимали: это работа до смерти или до отставки.
Главное: нужно видеть глобальную перспективу. Не на 2−3 года, а на поколения вперед. Только так можно чего-то добиться. Долгое терпение — вот что важно.
Как изменилось международное сотрудничество Сколтеха в новых реалиях
Ситуация неоднозначная. Возьмем MIT — наш первый ректор был профессором MIT. Но сейчас они настолько заблокировали контакты, что люди даже звонков боятся. С американскими университетами работать практически невозможно.
Однако картина сильно отличается в зависимости от страны. Например, в итальянском Триесте есть синхротрон — доступ к нему получают через конкурс. И наша команда там постоянно работает, несмотря на санкции. Нас не дискриминируют.
В Греции — прекрасные отношения. В Канаде — тоже, наш посол (кстати, уже второй по счету, обе женщины) активно поддерживает контакты. А вот с Великобританией ситуация обратная — их жесткая позиция нам даже на руку. Мы регулярно переманиваем профессоров из топовых британских вузов. Их администрация ничего не может с этим поделать — приходится терпеть. Такая упертая русофобия в итоге работает против них самих.
В Северной Европе (Швеция, Финляндия) все заблокировано. Зато мы активно развиваем сотрудничество с Китаем и очень этому рады. У нас несколько совместных лабораторий, уже идут первые практические результаты. Также успешно работаем со странами Персидского залива — там у нас зеркальные лаборатории, особенно в биомеде и ИИ: «мокрую» часть исследований делают там, «сухую» — здесь. И главное, через них мы получаем доступ к рынкам, которые для нас напрямую сейчас закрыты.
Становится ли университетская среда драйвером импортозамещения
Не становится, и ситуация принципиально не меняется. Проблема в самой структуре наших университетов — они совершенно не приспособлены для доведения проектов от прототипа до массового производства. Я говорю это как человек с 40-летним заводским опытом, который всю жизнь проработал на производстве.
Здесь две ключевые проблемы:
- Руководство вузов. Университеты возглавляют люди, которые всю жизнь провели в академической среде. Без тени критики скажу — им просто не хватает опыта, чтобы понять весь цикл от идеи до серийного выпуска.
- Позиция бизнеса. Современная индустрия мыслит категориями: «Зачем что-то разрабатывать? Купим готовое! Эти университетские проекты — ерунда, не стоит обращать внимания».
Это сегодняшняя реальность. Прежняя производственная цепочка разрушена и не восстановлена: опытное производство, заводские КП, массовый выпуск. Два критически важных звена просто исчезли. Без них система не работает — как машина без двигателя.
Необходима реструктуризация системы подготовки научных кадров
Когда я говорю, что решения в рамках отдельного университета мало что дают — это не просто слова. Нужна полная реструктуризация всей системы: от младших классов школы до реального производства.
Нужна продуманная, системная перестройка, рассчитанная на десятилетия. Только так можно добиться результата.
Мы говорим не просто о новой модели науки — мы говорим о новой модели жизни в целом. Это вопрос цивилизационного уровня.
Нужна комплексная стабилизация всей системы. Сам вопрос «Что сделать в университете, чтобы было лучше?» — он уже показывает непонимание масштаба проблемы. Лучше — это как? Больше статей писать? Если мы так ставим вопрос — значит, даже не осознаем истинных масштабов проблемы.
Психология неудачи: почему нам нужно учиться проигрывать
Расскажу показательную историю. Как-то я гостил у президента Техниона — израильского технологического института, известного своими стартапами. Спрашиваю его: «Какой у вас процент успешных выходов? 7−8%?» Он подтверждает. «А что делаете с остальными 92−93%?» — переспрашиваю я.
И знаете, что? Он несколько раз переспросил меня, потому что вообще не понимал сути вопроса. «Как что? Они продолжают работать, запускают новые проекты!»
Видите разницу в менталитете? У нас психология другая: споткнулся — все: «Я все понял, это не мое, полная ерунда». А на Западе крупные фонды (хотя публично об этом не говорят) принципиально не инвестируют в компании, руководители которых никогда не терпели банкротства. Провал — это обязательный опыт.
А у нас? «Попробовал — не получилось — значит, бред, надо забыть». Вот в чем проблема. Если мы хотим изменить ситуацию, нам нужно менять психологию общества в целом. Это глобальная, архиважная задача.